Гора

Нравы, обычаи и предания племен Африки являются предметом многочисленных исследований с того момента, как первый европеец ступил на землю этого обширного, загадочного континента.

Племенные верования, церемонии и обряды веками передавались из поколения в поколение, и, несмотря на влияние западной цивилизации, африканцы с невероятным упорством держатся за них. Кто поручится, что мы не имеем здесь дело с остатками какой-то давно погибшей цивилизации, существовавшей задолго до финикийцев, древних греков и египтян?

Весьма вероятно, что уже задолго до эры писаной истории человечества в Африке существовала какая-то великая и могущественная цивилизация. В пользу ее существования говорят постоянно обнаруживаемые по всему Африканскому континенту странные письмена, вырезанные на камне, и развалины некогда могучих цитаделей, ныне разрушенных временем. С гибелью этой цивилизации погибли и ее тайны.

Верно, что загадки сфинксов, пирамид и многих других чудес доисторических времен не поддаются разрешению. Возможно, африканцы, цепляющиеся за остатки эпохи суеверий, которая признавала сверхъестественные явления, не так уж далеки от истины, как склонна полагать наша рационалистическая цивилизация.

Так я размышлял, праздно лежа на койке в своем лагере в глубине Африканского материка. Мне не спалось. В небе надо мной сверкали вечные звезды, сквозь кружевную вязь ветвей над головой лился мягкий свет луны.

Я тихонько встал, чтобы не потревожить Марджори и девочек, спавших в своей палатке, и вышел на открытую равнину. Безмолвный как могила лежал предо мной пустынный вельд. Позади, почти доставая до луны и словно умаляя расстилающийся внизу мир, темным, зловещим силуэтом высилась Индаба Иконтджви, "гора, на которую нельзя показывать". Я долго смотрел на луну. Вдали провыл шакал, ему ответил другой. Протяжный, тоскливый вой пронесся над вельдом и замер. Казалось, духи горы серебристой мглой выходят из своих каменных жилищ, проплывают в лунном свете по воздуху, вбирают в себя его прохладную тьму и, ухватившись за ветер, мчатся на нем.

Резкое как удар хлыста хлопанье на ветру палатки вернуло меня к действительности. Я весь дрожал, будто пытаясь стряхнуть с себя какую-то дурноту, облаком окутавшую меня.

"Черт побери,- подумал я.- Неужто на меня так подействовали те смехотворные истории, которые я слышал об этом месте? А может, во всем виноват лишь этот неумолчный ветер? Он стонет и плачет, словно погибшая душа. Или, может, это от призрачно-бледного лунного света мне стало не по себе?" У меня было такое ощущение, будто я не один.

Я обернулся и услышал голос Гатумы.

- Что такое, мастер, почему вы не спите? - спросил он своим низким, мелодичным голосом.

- Не знаю, Гатума. Возможно, переутомился.

- Нет, мастер, я еще ни разу не видел, чтобы вы переутомлялись. Все дело - в месте. Нам не следовало останавливаться здесь. Тут обиталище злых духов. Мне тоже не по себе. Мне кажется, будто за нами следят невидимые глаза.

- Ты уподобляешься теленку, который отбился от матки, Гатума. Чем больше он мычит, тем быстрее его находят шакалы и гиены, тем вернее он зовет свою смерть. Так же и с тобой. Чем больше ты веришь в россказни о духах, живущих в "горе, на которую нельзя показывать", тем быстрее твоя кровь превращается в воду. Не подобает тебе вести себя так.

- Мастер, в жизни есть странные вещи, которых мы не понимаем, а в то, чего мы не понимаем, мы не должны вмешиваться. Тут надо уступать. Ветер нельзя увидеть, и все же он обладает силой многих армий. Мы не знаем, ни откуда он приходит, ни куда уходит. Мы не можем ни следовать за ним, ни остановить его движение. Если могучее дерево тамбути не склонится перед волей ветра, ветер вырвет его с корнем и положит набок. Точно так же и с нами. Если мы не уступим неведомому, мы будем повержены незримыми силами, которыми не можем управлять. Мудр тот человек, мастер, который принимает совет и приумножает свою мудрость.

Я задумался над его философией и ничего не ответил. Тем временем к нам присоединился фотограф Джон Лимбери, мой компаньон, и еще два африканца, лежавшие до этого у костра. На несколько мгновений воцарилась тишина, затем один из африканцев, красивый, широкоплечий мужчина в расцвете лет, с отчетливыми, словно гравированными чертами лица и ястребиными глазами, вступил в разговор.

- Я слышу, тут рассказывают сказки о тайне вон той горы? - спросил он, поворачиваясь и показывая на гору.

Губы Гатумы побелели от ужаса. Он ударил африканца по руке и хрипло прошептал:

- Шангаан, ты не из здешних и ничего не понимаешь. Запомни мои слова, не то навлечешь на нас гнев духов горы. Они уже и так взбудоражены и воз-мущены. Вот послушайте.

Внезапно ночное безмолвие пронзил получеловеческий, полуживотный крик, как будто грешника поджаривали на адском огне. Африканцы бросились на землю и замерли, словно всех их совокупно и каждого в отдельности поразила смерть, а мы с Джоном возвышались над ними, как два одиноких воина, уцелевшие после побоища.

- Встаньте, дураки вы этакие! - закричал я.- Неужели вы ни разу не слыхали крика бабуина, когда на него бросается горный леопард? Встаньте!

Марджори и девочки продолжали крепко спать под весь этот шум. Очевидно, дневное путешествие сильно утомило их, а может, в ночной тишине звуки казались намного громче, чем они были на самом деле.

Должен признаться, как признался мне впоследствии и Джон, этот скребущий по нервам крик на какое-то мгновение глубоко потряс меня. Африканцы медленно поднимались с широко раскрытыми глазами, дрожа от страха.

- Гатума, ты всю душу вынул из ребят. Наше счастье, если они еще останутся с нами до завтра. Ну-ка, выкладывай нам весь этот вздор.

Как почти все африканцы, абсолютно непоколебимый в своей вере в сверхъестественное, Гатума ответил:

- Это не вздор, мастер. Когда днем вы показали на гору, я умолял вас не делать этого. Одна надежда, что духи были ослеплены солнцем и не видели вашей поднятой руки. Тот, кто показывает на гору, должен понести наказание. Не сегодня, так завтра, не завтра, так позднее. День этот придет, это так же верно, как то, что утром встает солнце. Так было в дни моего отца, и его отца, и отца его отца, и так будет всегда.

Тут в разговор вступил Джон, который до сих пор помалкивал да слушал, посасывая трубку.

- Знаете, шеф,- сказал он, обращаясь ко мне.- Из всего этого может получиться чертовски занятный рассказ, а то и целый фильм. Почему бы Гатуме не рассказать нам всю историю, которая стоит за легендой о горе?

- Это долгая история, мастер Джон, а ночь делается все старее,- ответил Гатума.

Что касается меня, я до того заинтересовался всей этой небывальщиной, что, несмотря на поздний час и взвинченность африканцев, захотел выслушать эту историю в столь располагающей атмосфере и попросил рассказать ее. Я прошел к костру, казавшемуся голубовато-красным в свете луны, бросил в него несколько больших поленьев и уселся на свой раскладной стул, протянув ноги к огню. Джон поставил рядом другой стул и тоже сел. Африканцы присоединились к нам, расположившись так, чтобы сидеть спиной к горе.

- Ну, Гатума, давай послушаем твою сказку,- обратился я к нему.

Несколько секунд он сидел неподвижно, глядя в костер. Затем низким, мелодичным голосом начал свой необычный рассказ.

Много-много лет назад местность, где мы сейчас остановились, была самым богатым и плодородным краем в Африке. Здесь никогда не было неурожаев, народ никогда не испытывал недостатка в мясе и воде. Буйволы, гну, импалы, горные скакуны и многие другие животные и птицы водились тут в изобилии. Никакой другой край не был так щедро одарен природой, а его народ так счастлив. Почти на том самом месте, где мы остановились, раньше было огромное озеро сладчайшей, прозрачнейшей воды. Люди ловили в нем рыбу, купались и охотились на бегемотов, добывая себе мясо и жир.

Жившее здесь племя делалось все богаче и сильнее, и скоро его люди стали многочисленны, как былинки травы летней порой, и все другие племена уважали и боялись их. Вождь Думалати управлял своим народом мудро и умело. Он был честен и справедлив, не терпел лжи, воровства, слабости и нечестности. Он был справедлив и вместе с тем тверд и непреклонен. Он крепко держался верований и обычаев своего народа и не отступал от них даже в мелочах. Если какая-нибудь женщина рождала двойню, он приказывал убить более слабого и похоронить его под полом в хижине матери. Если ребенок рождался слепым или глухим или с каким-нибудь другим изъяном, он приказывал умертвить его, согласно обычаям племени. Да, он был действительно прекрасный человек, и народ любил и обожал его.

Советчиком по делам правления у него был колдун Расабули. Говорили, что Расабули прожил уже двадцать раз по десять зим, но он все еще выглядел и держался как молодой человек. Говорили также, что он открыл тайну долголетия. Слава о его волшебной силе гремела по всей Африке. Его любили так же, как и вождя, ибо он тоже был честен и справедлив и никогда не злоупотреблял могуществом, которым обладал, хотя, как хорошо было известно, при желании он мог обратить человека в змею или в сову, так велика была его сила.

Однажды одна из девушек племени родила странного ребенка. Его тело было покрыто длинной черной шерстью, а лицом он был похож не на людей племени, а на бабуинов, живших на горе.

Народ охватило величайшее смятение, ибо ничего подобного раньше не случалось. Пошли толки о колдовстве, о дурных делах. Глухой ночью вождь Думалати, колдун Расабули и другие мудрые люди племени сошлись на совет. Они толковали, спорили, пророчествовали много ночей подряд. Все это время в народе царило великое безмолвие, ибо еще ни разу не случалось ничего такого, что угрожало бы его покойной и счастливой жизни. Ходили слухи, что эта напасть послана народу другим, более могущественным, чем Расабули, колдуном, и, если Расабули не докажет, что его колдовство сильнее, и не сможет правильно решить это дело, величайшее проклятие падет на весь народ. Некоторые говорили, что они видели, как молодая женщина каждый день уходила на закате к горе и возвращалась с наступлением темноты.

Потом пошли слухи, будто бы ее видели гуляющей рука об руку с огромным бабуином, вожаком большой стаи, жившей на горе. Теперь все были уверены в том, что он-то и есть отец ее ребенка и что она тайно избрала бабуина своим супругом. Эти слухи дошли до вождя и его мудрецов. Молодую мать призвали на совет и допросили. Она ни в чем не сознавалась и ничего не отрицала, а лишь стояла молча, склонив голову и крепко прижимая к груди свое мохнатое дитя.

Расабули удалился в свою хижину и пробыл там три дня и три ночи. Было слышно, как он обращается к духам на непонятном языке, но что они ему отвечали, знал лишь один Расабули, ибо их слова предназначались лишь для его ушей.

На четвертый день Расабули вышел из хижины. Его томили голод и жажда, и он попросил пищи и воды, ибо три дня и три ночи он ничего не брал в рот. После еды он улегся на циновку и проспал до тех пор, пока тени не стали длинными.

Народ молча и терпеливо ждал, ибо люди знали, что Расабули беседовал с великими духами и будет говорить, как только отдохнет его ум и тело. Вождь племени, его мудрейшие и весь народ были созваны в Месте Важных Разговоров. Когда все уселись на земле, Расабули встал и, обращаясь к собравшимся, сказал:

- Не правда ли, что через мою мудрость и мудрость нашего великого вождя мы процветали и стали могущественным племенем?

Собравшиеся все, как один, ответили:

- Правда.

- Не правда ли,- продолжал Расабули,- что мы никогда не пренебрегали нашими обязанностями, обычаями и законами, как этого требуют наши праотцы, и, стало быть, никогда не гневили духов нашего народа, которые наставляли нас и обучили всему, что мы сегодня знаем?

И опять все, как один, ответили:

- Правда.

Воцарилось долгое молчание. Расабули заговорил не сразу. Все хорошо знали, что он всегда медлил перед тем, как возвестить собравшимся нечто особенно важное.

Наконец молчание было нарушено тонким, дрожащим голосом старого колдуна, который сказал:

- Три дня и три ночи я беседовал с духами наших праотцев, чтобы найти средство справиться с постигшей нас напастью, но, увы, так и не смог найти ответа, ибо еще ни разу в истории нашего народа не случалось ничего подобного. Если рождались двойни, мы приносили жертву, как всегда. Если ребенок рождается слепым, глухим, немым или калекой, его умерщвляют, а тело отдают духам, которые возвращают этого ребенка через другую женщину сильным и здоровым. Но никогда еще у женщин нашего племени не рождалось таких чудовищ, как сейчас, и ни духи, ни даже я, Расабули, не знаем, что делать!

Тут встал один из мудрейших и сказал:

- Я и мои собратья тоже немало думали над случившимся. Мы совещались до тех пор, пока у нас не пересохли языки, и, хотя мы не так мудры, как великий Расабули, мы все же пришли к решению.

Опять воцарилось долгое молчание, и все собравшиеся поняли, что сейчас будет возвещено нечто чрезвычайно важное. Молчание длилось так долго, что за это время можно было бы подоить корову, вымя которой полно молока.

Мы сидели молча, ни единым словом не прерывая захватывающего рассказа Гатумы. Он глубоко затянулся из своей костяной трубки и продолжал.

В конце концов собравшиеся забеспокоились, начали бормотать что-то про себя и перешептываться. Старый мудрец, который продолжал стоять перед народом, поднял руку, и немедленно наступила тишина. Затем звонким голосом, разнесшимся по всей деревне и полетевшим вместе с ветром к горе, он воскликнул:

- С начала времен от человека рождался человек. Семя жизни дано мужчине добрыми духами наших праотцев, чтобы супруга мужчины, женщина, зачала его. В ней это семя расцветает, и рождается человек. Если семя дурное, то и новорожденный будет дурным. В таком случае семя возвращают духам, и духи, как они всегда это делали, заменяют его сильным и здоровым, чтобы оно было зачато и рождено вновь. Так обстоит со всей жизнью на земле. Никогда не сходится слон с носорогом, и никогда носорог - с животным другой породы. Никогда не сходится орел с ястребом, и никогда ястреб - с совою. Деревья в лесу и травы в вельде, птицы и насекомые, пресмыкающиеся, рыбы и звери - все они живут так и будут жить. Так заведено с самого начала, и так будет всегда.

Толпа зашевелилась, все закивали в знак согласия с этими мудрыми словами, ибо, хотя старый мудрец и не был великим колдуном, люди прониклись к нему уважением за его мудрость и за то, что он смело высказал свое суждение перед лицом таких могущественных людей, как вождь и Расабули.

Гатума молча зажег трубку, сделал глубокую затяжку и продолжил свой рассказ.

Старый мудрец снова поднял руку, и настала тишина. Все затаили дыхание и замерли в ожидании. И, как только он заговорил вновь, его голос зазвучал еще звонче и тверже.

- Если наступит такое время,- сказал он,- когда орел сойдется с ястребом, а слон - с носорогом, дерево тамбути - с киаттом, а семя сладкой травы будет зачато в траве кислой, тогда духи зла завладеют нашим телом и душой. Брат не сможет узнать брата, птицы не смогут говорить на одном языке, и мясо овцы будет отдавать мясом свиньи. Человек будет рождаться не от человека, а от зверя. Мы станем тогда как глина в руках злых духов и погибнем без славы и доблести.

- Эта женщина...- Тут двое мужчин вывели злосчастную девушку к толпе, и она остановилась недалеко от мудреца, опустив голову и крепко прижимая к груди свое нечестиво зачатое дитя.- Эта женщина предпочла выбрать своим супругом животное. Свидетельство ее деяний - в ее руках. Она нарушила закон достойного человеческого поведения, отказавшись отдать свое тело людям своего племени и отдав его волосатым бабуинам, проживающим на горе.

При этих словах у всех из груди вырвался глухой рокот, подобный гневным раскатам грома. Раздались крики: "Отдать ее вместе с уродом на съедение гиенам!", "Сжечь их, чтоб не осталось и следа ее гнусного деяния! Прочь порчу от нас и наших детей!" Народ сильно разгневался, ибо слова старого мудреца заронили страх в сердца людей, а когда гнев рождается из страха, это нехорошо: страх притупляет рассудок и делает холодным сердце.

Тут встал великий Расабули и поднял руку. Мгновенно воцарилась тишина, и своим тонким, каркающим голосом он сказал:

- Этот мудрый человек говорил громко и складно, но не дайте силе слов опьянить себя, не забывайте, что есть еще и другое. Верно, что ребенок этой женщины схож с косматыми людьми, живущими на горе, однако верно и то, что она хотя и не отрицает, что взяла себе в супруги бабуина, но и не признает этого. Какие у нас доказательства, что она сошлась с животным? Только ребенок на ее руках, да болтливые языки женщин, у которых нет ни ее красоты, ни ее молодости. Вы говорите, она сошлась с бабуином, потому что ее дитя покрыто шерстью и не похоже на нас лицом. Но ведь говорить так - значит утверждать, что если ребенок родится слепым, то и его отец слепой, а если ребенок родится колченогий, то и его отец колченогий. Но это не так. Я хочу сказать, что если эта женщина отрицает свою связь с бабуином, тогда она должна указать среди нас мужчину, от которого получила семя этого ребенка.

По толпе прошел ропот, как будто ветер пролетел над высокой сухой травой, и, когда женщина впервые подняла голову и посмотрела прямо перед собой, ропот стих, словно внезапно стих ветер, пролетающий над сухой травой.

С гордо поднятой головой она звонко сказала:

- Вы можете приговорить меня к любому наказанию, которого требуют законы и обычаи моего народа. Вы можете сжечь на костре мое тело и тело моего ребенка. Можете разрезать меня на мелкие кусочки и бросить их на съедение воронам, шакалам и гиенам, я все равно не скажу, ни как зовут моего возлюбленного и отца моего ребенка, ни кто он такой. Ведь вы непременно скажете, что он носитель злого семени и должен быть предан смерти, чтобы его семя не получила другая женщина. Вот все, что я хотела сказать, но, прошу вас, прислушайтесь к моим словам и будьте осторожны. Если меня приговорят к смерти, то и мой ребенок должен умереть вместе со мной, а если приговорят к смерти моего ребенка, то и я должна умереть вместе с ним. Поступками женщины руководит то доброе или дурное, что есть в ее сердце, и она не знает, в какую сторону ее направит рассудок. Я не сделала ничего дурного, и, если я умру за то, что не сделала ничего дурного, проклятие падет на весь народ, и от этого проклятия не будет спасения. Вам решать, отцы мои, сделала я что-нибудь дурное или нет.

Сказав это звонким, недрогнувшим голосом, она села, и воцарилась великая тишина. Смолкли птицы, замер ветер. Казалось, тишина подобно предрассветной мгле простерлась над деревней и озером вплоть до самой горы.

Внезапно пронзительный получеловеческий, полуживотный крик, донесшийся, казалось, с горы, разбил тишину и, поразив страхом сердца людей, заставил их вскочить на ноги. Слишком велико было напряжение, и страх опять завладел их рассудком, и в один голос они воскликнули:

- Вот доказательство ее вины! Разве не ее любовник позвал ее сейчас? Ведь известно, что они встречаются, когда солнце идет на покой! Убить ведьму и ее звереныша!

Эти слова подхватили все - мужчины, женщины, дети. Неудержимой волной люди хлынули вперед, размахивая дубинками, копьями, палками и камнями. Они

были как огромное стадо буйволов на полном скаку, и ничто не могло их остановить. Злые духи схватили и держали их, превратив людей в диких зверей, жаждущих крови и смерти. Вождь племени и Расабули встали и приказали им остановиться, но их слова потонули в оглушительном реве голосов, похожем на шум ливня во время грозы. Те, что были в передних рядах и видели вождя и Расабули, пытались удержаться на месте, но лавина человеческих тел, чудовищной волной накатившая сзади, подхватила и понесла их вперед, как листья по ветру.

Толпа смяла круг мудрейших, сшибла и увлекла за собой вождя, Расабули и многих других. В своем безумном стремлении схватить женщину и ее ребенка толпа бежала по телам сбитых наземь, многим из которых уже не суждено было встать. Женщина крепко прижимала к груди дитя и стояла, высоко подняв голову, лицом к горе. Обеспамятевшая толпа набросилась на них, словно стая диких собак, обезумевших от запаха крови, и растерзала их.

Тут снова раздался дикий крик с горы. Он подействовал на людей, как бурный ливень на степной пожар. Он убил бушевавший в их сердцах огонь и развеял пелену, застилавшую их глаза. Снова - в который уже раз! - воцарилась тишина, нарушаемая лишь криками и стонами раненых и изувеченных, влачивших к хижинам свои изломанные, истерзанные тела по залитой кровью земле. Мудрец и вместе с ним многие другие были затоптаны насмерть. Вождь племени и Расабули остались в живых. Тела погибших были погребены в соответствии с обычаями племени. Останки женщины и ее ребенка были брошены в заросли у окраины деревни на съедение диким зверям и грифам.

Однако наутро ничто не говорило о том, что они съедены зверями. Они исчезли, а там, где их бросили были видны следы человека и все же не совсем человека. Говорят, возлюбленный женщины унес их на гору и похоронил там в одной из пещер.

Великое уныние охватило народ. На людей напали болезни и недуги, против которых был бессилен даже Расабули. Озеро начало высыхать, коровы и овцы падали десятками десятков, неурожаи пошли один за другим, люди стали умирать от голода. Даже деревья и те погибали, а на место трав пришли пески. Остатки некогда могущественного племени, ныне раздробленного, проклятого, поверженного в прах, навсегда покинули этот край. Говорят, все эти люди умерли страшной смертью, кроме одного Расабули. Старость быстро надвинулась на него, как ночь надвигается на день, а рассвет - на тьму.

Он умер вскоре после смерти женщины и ее ребенка. Перед смертью он сумел добиться того, чтобы его похоронили в одной из пещер на горе. Он предупредил, что всякого, кто будет показывать на место его погребения, постигнет кара.

Когда он умер, его лицо изменилось и стало похоже на лицо бабуина, а все его тело оказалось сплошь покрытым длинной черной шерстью. Говорят, Расабули и был отцом ребенка-звереныша.

- Вот, мастер,- сказал Гатума, с довольным видом затягиваясь из своей трубки,- истинная история горы, на которую нельзя показывать.