5. Стоит ли смеяться над животными

Я редко смеюсь над животными, и когда это случается, всякий раз обнаруживаю позже, что смеялся-то я над самим собой, над людьми, ибо многих животных мы иногда воспринимаем как более или менее безжалостную карикатуру на человека. Мы стоим перед обезьянником и смеемся, однако не смеемся при виде гусеницы или слизня; и если брачные ужимки здорового, сильного гусака кажутся нам невероятно забавными, то только потому, что наши молодые люди ведут себя весьма похоже в сходных ситуациях.

Просвещенный наблюдатель редко смеется над странными, эксцентричными животными. Меня всегда выводят из себя посетители зоопарка, высмеивающие тех животных, у которых в ходе эволюции развились особые черты строения, кажущиеся нам необычными. Гротескные формы хамелеона или муравьеда вызывают во мне чувство глубокого удивления, но отнюдь не веселье.

Конечно, неожиданная забавность некоторых животных подчас и у меня вызывает смех, и, очевидно, такое веселье не менее глупо, чем раздражающее меня поведение публики в зоопарке. Когда я впервые приобрел странную, вылезающую на землю рыбку периофтальмус^* и увидел, как это существо выпрыгнуло на край аквариума - заметьте, не прочь из сосуда, а на его край - подняло голову с бульдожьим "лицом" и, сидя на своем "насесте", уставилось на меня выпученными, пронзительными глазами - в этот момент я смеялся, смеялся от души. Можете ли вы представить себе что-либо подобное - рыба, настоящая, подлинная рыба сидит на "жердочке", как канарейка, потом поворачивает к вам голову, как высшее наземное позвоночное^** и в довершение всего рассматривает вас сразу обоими глазами! Такой же пристальный взгляд характерен для сов, и именно он придает этим птицам закрепленное в пословицах мудрое выражение "лица". Дело в том, что даже у птиц, стоящих эволюционно выше, чем рыбы, бинокулярный взгляд^*** кажется неожиданным. И здесь смешное, очевидно, заключается, скорее, в карикатурном сходстве с человеком, нежели в какой-то особой забавности самих животных.

^*(Периофтальмус, или илистый прыгун (Periophtalmus koelreuteri),- небольшая рыбка, обитающая в прибрежных участках тропических районов Тихого и Индийского океанов. Рыбки лежат в прибрежном иле, ползают или прыгают по нему, часто влезают на обнаженные корни мангровых деревьев. На суше охотятся за насекомыми даже чаще, чем в воде. По своему образу жизни более напоминают земноводных, чем рыб.)

^**( У рыб и амфибий шейный отдел позвоночника неразвит или развит очень слабо, поэтому голова неподвижно соединяется с туловищем. Подвижная шея появляется лишь у некоторых рептилий (ящерицы, черепахи) и представляет собой обычное явление у птиц и млекопитающих.)

^***(Бинокулярное зрение - способность видеть предмет одновременно обоими глазами. Низшие позвоночные (рыбы и амфибии) практически лишены такой способности, и периофтальмус представляет собой редкое иключение. Среди высших позвоночных (рептилий, птиц и млекопитающих) бинокулярное зрение сравнительно широко распространено только у млекопитающих.)

При изучении поведения высших животных часто возникают весьма забавные ситуации, и в этих ситуациях не животные, а сам наблюдатель неизменно играет комическую роль. Работа этолога, изучающего поведение птиц и млекопитающих, нередко требует полного отступления от внешнего достоинства, которое принято ожидать от ученого. В самом деле, порой нельзя осуждать непосвященного человека, который, наблюдая этолога за работой, не может отделаться от мысли, что есть нечто безумное в действиях последнего. Только репутация "безвредного", которую я разделял с одним деревенским идиотом, в свое время спасла меня от дома умалишенных. Но в оправдание жителей Альтенберга я должен рассказать несколько маленьких историй.

Одно время я экспериментировал с молодыми кряковыми утками - меня интересовал вопрос, почему инкубаторные, только что вылупившиеся утята в отличие от "новорожденных" птенцов серого гуся недоверчивы и пугливы. Гусята без колебаний начинают считать матерью первое живое существо, которое они встречают на своем жизненном пути, и доверчиво бегут за ним. Утята кряквы ведут себя совершенно иначе. Если я беру из инкубатора только что вылупившихся птенцов, они неизменно убегают от меня и забиваются в ближайший темный угол. Почему? Я помнил, что однажды подложил яйца кряквы под мускусную утку^*, и вылупившиеся крошечные утята отказались принять мачеху. Как только они обсохли, они просто-напросто убежали от нее прочь, и я потратил массу усилий, чтобы изловить этих кричащих, заблудших детей. Но в другой раз, когда я заставил высиживать яйца кряквы большую белую домашнюю утку, маленькие дикари бегали за ней так, словно это была их настоящая мать. Внешне белая домашняя утка совершенно не похожа на крякву, так же, как и мускусная утка. Но у домашней утки есть одно общее с кряквой - это ее голос. Кряква, несомненно, является диким прародителем домашней утки. В процессе одомашнивания изменились пропорции тела и окраски, но голос практически остался таким же, как у кряквы.

^*(Мускусная утка (Cairina moschata) - крупная (длиной до 80 см) утка, распространенная в лесных районах Американского континента от Мексики до Парагвая. Гнездится на деревьях. У себя на родине одомашнена и дает помеси с обыкновенной домашней уткой, происходящей от кряквы.)

Вывод был ясен: чтобы заставить маленьких крякв ходить за мной, я должен крякать, как кряква-мамаша* Но сказать проще, чем сделать. В один прекрасный день я взял кладку сильно насиженных яиц чистокровной дикой кряквы, положил их в инкубатор, и, когда утята вылупились и обсохли, стал крякать для них, как самая лучшая крякуха. Мое кяканье имело успех. Утята уверенно устремляли свой взгляд на меня, видимо, не боялись меня в это время. Поскольку продолжая крякать, я медленно уходил от них, они послушно держались вместе и торопливо шли за мной тесной беспорядочной кучкой, точно так, как утята обычно следуют за своей матерью. Мое предположение было, бесспорно, доказано. Только что вылупившиеся из яйца утята обладают врожденной реакцией на голос матери, а не на ее внешний вид. Всякий, издающий утиное кряканье, будет принят за мать - неважно, кто это толстая белая пекинская утка и или еще более толстый мужчина. Однако "подставное лицо" не должно быть особенно рослым. В начале моих опытов я садился на траву среди утят и передвигался в таком положении. Но как только я вставал во весь рост и пытался предводительствовать стоя, утята останавливались, испытующе смотрели во все стороны, но только не вверх, откуда доносилось мое кряканье, и вскоре начинался пронзительный писк покинутых матерью утят, который мы обычно называем плачем. Они не могли смириться с тем, что мама их стала такой высокой. Итак, я был вынужден передвигаться сидя на корточках, если хотел, чтобы утята следовали за мной. Нельзя сказать, чтобы это было слишком удобно; но еще менее утешительным было то, что кряква-мать крякает непрерывно. Стоило мне сделать хотя бы полуминутный перерыв в моем мелодичном "куак, гегегегег, куак, гегегегек...", как шеи утят начинали становиться все длиннее и длиннее, подобно тому, как вытягиваются лица у обиженных детей, и если я сразу же не возобновлял кряканье, пронзительный плач начинался снова. Как только я замолкал, им, вероятно, начинало казаться, что я умер или не люблю их больше,- причина, достаточная для того, чтобы начать плакать! Утята в противоположность птенцам серого гуся оказались достаточно утомительной обузой - представьте себе двухчасовую прогулку с такими детьми, когда все время передвигаешься сидя на корточках и крякаешь без остановки. Поистине, в интересах науки я подверг себя тяжелому испытанию.

Так, скорчившись и крякая, я прогуливался в один прекрасный день в компании своих утят по заросшему майской травой лужку в возвышенной части своего сада. Я радовался послушанию и точности, с какими мои утята в этот день вперевалочку следовали за мной. Когда я вдруг взглянул вверх, то увидел над оградой сада ряд мертвенно-белых лиц: группа туристов стояла за забором и со страхом таращила глаза в мою сторону. И не удивительно! Они могли видеть толстого человека с бородой, который тащился, скрючившись в виде восьмерки, вдоль луга, то и дело оглядывался через плечо и крякал, а утята, которые могли хоть как-то объяснить подобное поведение, утята были скрыты от глаз изумленной толпы высокой весенней травой.

Как я расскажу в одной из следующих глав, галки надолго запоминают того, кто на глазах у всей галочьей колонии однажды взял одну их них в руки и тем самым вызвал переполох, сопровождаемый особым "гремящим" криком. Это сильно препятствовало моей работе по кольцеванию молодых галок в колонии, обосновавшейся на моем доме. Когда я брал птенцов, чтобы пометить их с помощью алюминиевых колечек, галки не могли не видеть меня, и сразу же начинался дикий гремящий концерт. Как воспрепятствовать развитию у птиц постоянного недоверия ко мне в результате процедуры кольцевания - ведь такое положение дел могло нанести неисправимый вред всей моей работе. Решение казалось очевидным - переодевание. Но как? Очень просто. Костюм лежал наготове в ящике на чердаке и очень подходил для моих целей, хотя обычно его доставали один раз в год - шестого декабря, чтобы отпраздновать старый австрийский праздник, день святого Николая и Дьявола. Это был великолепный меховой костюм черта с маской, закрывающей всю голову, с рогами и языком и с длинным торчащим дьявольским хвостом.

Я хотел бы знать, что подумали бы вы, если бы в один прекрасный июльский день вдруг услышали дикий крик галок, доносящийся с остроконечной крыши высокого дома, и, взглянув вверх, увидели бы Сатану собственной персоной: с рогами, хвостом и когтями, с высунутым от жары языком, Сатану, карабкающегося от дымохода к дымоходу и окруженного роем черных птиц, производящих оглушительные гремящие крики? Мне кажется, что общее тревожное впечатление от такого зрелища могло замаскировать тот факт, что Сатана при помощи обычных щипцов надевал алюминиевые колечки на лапки молодых галок, после чего осторожно клал их обратно в гнездо. Когда я окончил кольцевание, то впервые заметил большую толпу, собравшуюся на деревенской улице. Люди смотрели вверх с тем же выражением ужаса, что и те туристы за оградой моего сада. Поскольку возможность показать, кто скрывается под личиной Сатаны, совершенно противоречила моим целям, я ограничился тем, что дружески махнул толпе своим дьявольским хвостом и исчез через люк, ведущий на чердак.

В третий раз я находился под угрозой попасть в психиатрическую клинику по вине моего большого желтохохлого какаду^* по имени Кока. Я приобрел эту прекрасную птицу незадолго до пасхи за внушительную сумму. Прошло несколько недель, прежде чем бедное существо смогло оправиться от психического расстройства, вызванного долгим заточением у предыдущих хозяев. Первое время попугай просто не мог осознать, что нет больше оков и можно двигаться свободно. Было жалко смотреть на эту гордую птицу, которая, сидя на ветке, то и дело готовилась взлететь и не решалась, ибо не верила, что она уже не на цепочке. Когда же она, наконец, преодолела эту внутреннюю скованность, то стала чрезвычайно живым и энергичным существом и очень привязалась ко мне. Утром, как только попугаю разрешалось покинуть комнату, в которую мы еще запирали его на ночь, он сразу же летел разыскивать меня, проявляя при этом удивительную сообразительность. В чрезвычайно короткое время птица уяснила себе, где можно вернее всего найти меня. Первым делом попугай влетал в окно моей спальни и, не найдя меня там, вел свою разведку все шире и шире. В результате несколько раз он терял обратную дорогу. Поэтому мои помощники получили строгую инструкцию - не выпускать попугая в то время, пока я нахожусь в отлучке.

^*(Желтохохлый какаду (Саcatoe galerita) - крупный попугай, обитающий в Австралии и Тасмании.)

В одну июньскую субботу я сошел с венского поезда в Альтенберге, окруженный толпой туристов, приехавших, как обычно бывает летом в конце недели, на купание в нашу деревню. Я сделал всего несколько шагов по улице среди толпы, не успевшей еще поредеть, когда высоко в воздухе увидел какую-то странную птицу. Она медленно, размеренно взмахивала крыльями и время от времени подолгу парила. Она казалась слишком массивной для сарыча^*. Это не был и аист - он крупнее, кроме того, у аиста, летящего даже на такой высоте, были бы видны длинные ноги и шея. Птица сделала внезапный поворот, и садящееся солнце на мгновение осветило нижнюю сторону больших крыльев, которые блеснули, словно звезды в голубом небе. Птица была белой. Господи, да ведь это мой какаду! Равномерные движения его крыльев ясно указывали, что попугай собрался лететь далеко. Что же делать? Должен ли я позвать птицу? Кстати, слышали ли вы когда-нибудь призывный крик большого желтохохлого какаду? Нет? Но вы, вероятно, слушали крик свиньи, убиваемой старым дедовским способом. Представьте же себе этот крик в его наиболее громком варианте, переданный через микрофон и усиленный в несколько раз хорошим громкоговорителем. Человек может с успехом имитировать этот звук, если во всю силу своего голоса проревет: "О-ах"; правда, это всегда будет звучать слабее, чем настоящий крик какаду.

^*(Сарыч, или канюк (Buteo buteo),- хищная птица из семейства Ястребиных, широко распространенная в лесных районах Европы и Азии. Одна из самых обычных наших птиц, Приносит большую пользу, уничтожая грызунов.)

Я уже мог удостовериться раньше, что какаду признает эту имитацию и немедленно подчиняется призыву. Но получится ли это на таком большом расстоянии? Птицам всегда стоит большого труда решиться на то, чтобы резко спуститься вниз под прямым углом к траектории полета. Кричать или не кричать, вот в чем вопрос. Если я издам вопль и птица спустится ко мне, все будет прекрасно, но если она спокойно помчится дальше под облаками, как объясню я свою "песню" окружающим. В конце концов я все-таки закричал. Люди вокруг меня тихо остановились, пригвожденные к месту. Попугай на мгновение замешкался с распростертыми крыльями, затем сложил их и, спикировав, опустился на мою руку. Еще раз я оказался хозяином положения.

В другой раз шалости моего какаду заставили меня не на шутку перепугаться. Мой отец, в то время уже старый человек, использовал для своего послеобеденного отдыха ступеньки террасы на юго-западной стороне нашего дома. Будучи знаком с медициной, я никогда, не был в восторге от того, что он ежедневно подвергает себя действию ослепительного полуденного солнца. Однажды, как раз во время сиесты, я услышал крепкую кавалерийскую ругань, доносившуюся с того места, где отец имел обыкновение отдыхать. Обежав вокруг дома, я увидел старого джентльмена - он стоял согнувшись и крепко обхватив руками свою талию. "Боже мой, ты заболел?" - "Нет,- последовал раздраженный ответ,- я не заболел, но пока я спал, это проклятое создание откусило все пуговицы на моих брюках!". И это действительно было так. Свидетели этой сцены обнаружили на ступеньках полное очертание старого профессора, выложенное из пуговиц: здесь - рукава, тут жилет, а вот, вне всякого сомнения, пуговицы от его брюк.

Одну из шалостей нашего какаду можно было приравнять по проявленной птицей прихотливой изобретательности к выходкам обезьян или даже человеческих детей. Все началось с той пылкой любви, которую попугай питал к моей матери. Мама летом проводила много времени в саду и постоянно вязала здесь. Какаду, казалось, совершенно отчетливо представлял себе, как устроен мягкий моток шерсти. Он часто ловил клювом свободный конец нити и стремительно взлетал, распутывая за собой клубок. Подобно бумажному змею с длинным хвостом, он летел вверх, а затем начинал описывать правильные круги вокруг старой липы, росшей перед фасадом нашего дома. Однажды, когда поблизости не было никого, кто мог бы остановить эту игру, попугай опутал все дерево до самой вершины красивыми яркими прядями шерсти, которую уже невозможно было выпутать из пышной листвы. Наши гости обычно останавливались перед этим деревом в немом изумлении. Они не могли понять, кто и зачем украсил его подобным образом.

Попугай обычно ухаживал за моей матерью, совершая вокруг нее свой экзотический танец, складывая и вновь разворачивая великолепный хохол, и преследовал ее повсюду. Он разыскивал ее столь же неутомимо, как некогда разыскивал меня. У матери было не менее четырех сестер. Однажды все они и несколько их приятельниц, пожилых леди, собрались на чаепитие на веранде нашего дома. Они сидели за огромным столом, перед ними стояло блюдо с ароматной домашней вишней, а в центре стола - большая и очень мелкая чаша с сахарной пудрой. Какаду, который в это время случайно или намеренно пролетал мимо, заметил маму, председательствовавшую за праздничным столом. В следующий момент попугай в довольно рискованном броске протиснулся в дверь, проем которой был достаточно широк, но все же уже, чем размах крыльев птицы. Какаду намеревался сесть на стол возле матери, где привык находиться в то время, пока она вязала. Но на его обычном пути обнаружилось множество препятствий, к тому же он вдруг оказался в центре кружка незнакомых ему людей. Он оценивал ситуацию, резко затормозив в воздухе и трепеща крыльями над столом, подобно вертолету. Затем вдруг повернулся кругом и в следующее мгновение исчез. Исчез также и сахар из мелкого блюда - все до последней крошки было сдуто взмахами крыльев попугая. А вокруг стола сидели семь напудренных леди. Их лица были белы как снег, а глаза плотно зажмурены. Это было великолепное зрелище!