Часть первая (Иэн Дуглас-Гамильтон)

Глава I. Прелюдия к Серенгети

Все началось в 1963 году в Аруше. Я стоял перед зданием Управления национальных парков Танзании и ждал его директора Джона Оуэна.

Вскоре он появился. Это был человек могучего телосложения, с седеющими волосами и серо-голубыми глазами, одетый в зеленые вельветовые шорты, зеленый пуловер и зеленые же шерстяные гетры.

- Дуглас-Гамильтон? - осведомился он. - Прошу ко мне в кабинет.

Я приехал в Африку на летние каникулы из Оксфорда, где изучал в университете зоологию. Оуэн предложил мне поработать ассистентом научного сотрудника в недавно утвержденной программе изучения равнин Серенгети - района, где сконцентрировано наибольшее количество диких животных Африки.

Сколько я помню себя, мне всегда хотелось работать с африканскими животными. Начитавшись в детстве разных историй, я мечтал о необозримых просторах малоисследованных земель, о приключениях с дикими зверями и о леденящих кровь опасностях. Я бредил суровыми людьми, которые пробивают себе путь сквозь хитросплетения джунглей.

В кабинете Оуэн показал мне карты пяти крупнейших национальных парков: Серенгети, Маньяры, Аруши, Нгурдото и Микуми. Они покрывали в общей сложности площадь 25 600 квадратных километров. Парками управлял административный совет, недавно утвердивший Джона Оуэна в должности директора.

Джон Оуэн понимал, что выработать единую линию управления парками и сохранения дикой природы невозможно без проведения широких экологических исследований. С огромным энтузиазмом и настойчивостью он разработал программу исследований, которая впоследствии переросла в Научно-исследовательский институт Серенгети. Финансирование работ осуществлялось иностранными фондами.

На всей территории Танзании за пределами национальных парков делами дикой природы ведал Охотничий департамент; он занимался борьбой с браконьерством и охраной посевов, а также отстрелом животных, опасных для человека. Молодое танзанийское государство осознавало ценность своих природных ресурсов и планировало создание новых парков. За десять лет независимости в стране для сохранения флоры и фауны сделано значительно больше, чем за предыдущие полвека.

- Вы будете ассистентом Мюррея Уотсона, - сказал Джон Оуэн. - Он изучает антилоп гну. Жизнь у вас будет суровой, но зато скучать вам не придется.

На зеленом грузовике, заехавшем за мной утром, красовалась эмблема танзанийских национальных парков - импала в прыжке над колючим деревцем. Водитель приветствовал меня широкой улыбкой. С радостью я узнал, что он немного говорит по-английски. На первых 120 километрах пути по равнине встречались лишь масайские стада. Когда мы добрались до деревни Мтова-Мбу, расположенной у северной границы национального парка Маньяра, мы остановились купить свежих бананов. Водитель объяснил мне, что в парке много слонов и они часто покидают его границы, разоряя банановые плантации и кукурузные поля этой деревни.

Километра полтора мы ехали по ярко-зеленому лесу. Пышная растительность подступала к самой дороге, которая вскоре пошла резко вверх. Натужно ревя, грузовик затрясся на выбоинах пыльной дороги, нагнетая в кабину волны знойного воздуха.

На вершине холма водитель остановил машину и спросил, не желаю ли я полюбоваться окружающим видом. Действительно, отсюда открывалась сказочная картина: обрыв высотой около 100 метров заканчивался заросшим скалистым склоном; еще ниже величественные деревья волнами накатывались на далекий берег озера, где начиналась саванна в окаймлении пальмовых рощ. Само озеро уходило в бесконечность и где-то на горизонте сливалось с небом. Это парк Маньяра.

Мы снова пустились в путь и добрались до кратера Пгоронгоро; воздух в раскаленной кабине заметно посвежел. На краю этой гигантской природной впадины была сложена скромная пирамида из камней с надписью:

 Михаэль Гржимек 12.4.1934 - 10.1.1959 

 Он все отдал диким животным Африки, 

 в том числе и свою жизнь.

Из книги его отца, профессора Бернгарда Гржимека, "Серенгети не должен умереть" я знал о приключениях Михаэля; он первым стал летать на самолете, раскрашенном под зебру, проводя воздушные подсчеты животных Серенгети. Во время одного из таких полетов Михаэль погиб.

Проехав вдоль гребня кратера, мы начали спуск во всемирно известные равнины Серенгети.

Внизу дорога разветвлялась на множество пыльно-белых троп. По сути говоря, дорога, как таковая, здесь кончалась, и каждая машина прокладывала путь по равнине самостоятельно. Облака белой вулканической пыли, просачиваясь сквозь пол кабины, покрыли нас густым налетом.

На закате мы прибыли в Серонеру. Поселок состоял из нескольких квадратных и круглых бетонных строений, окаймленных деревьями, которые чернели на фоне пламенеющего неба. В этих строениях размещалась администрация парка и жили туристы. Здесь мы провели ночь. На следующее утро служебный "лендровер" довез меня до цели нашего путешествия - Банаги, где располагался исследовательский центр. В моей памяти эта первая ночь навсегда останется ночью таинственных голосов Африки. Прежде чем заснуть, я долго лежал и слушал львиный рык, смех гиен и далекий топот копыт.

В Банаги я познакомился с Мюрреем Уотсоном, с которым должен был работать ближайшие два месяца. Он рассказал, что центр открылся год назад и в первое время в нем работало всего три научных сотрудника, продолжавших дело, начатое в 1958 году отцом и сыном Гржимеками. Ганс и Ути Клингель изучали популяцию зебр. Я и еще двое оксфордских студентов оказались первыми ассистентами, допущенными в исследовательскую группу.

Исследователи жили в старом охотничьем домике с глинобитными стенами. Рядом с домом имелась бетонная лаборатория, где хранились небольшая научная библиотека и гербарий всех растений Серенгети, собранный доктором Гринвеем.

В течение двух последующих месяцев я наблюдал картины, совершенно непохожие на все виденное мной до сих пор. Мюррей Уотсон вел абсолютно свободный образ жизни. Его задачей было определить территорию ежемесячных миграций антилоп гну, и большую часть времени он проводил в сафари, следуя за животными. Л когда мы не сидели у них на "пятках", то наблюдали за тысячными стадами с воздуха.

Изучая факторы, воздействующие на размеры популяции, Мюррей Уотсон ежемесячно подсчитывал соотношение малышей и взрослых самок. Важно было также знать число ежегодно гибнущих животных и причины их гибели. Мюррей Уотсон работал в теснейшем контакте с Майлсом Тернером, главным инспектором парка Серенгети. В свободное от работы время Мюррей вел нещадную борьбу с браконьерами, ибо самым безжалостным истребителем живности в парке оставался человек (дай ему волю, он уничтожил бы все живое).

Постепенно мои глаза привыкли различать на горизонте, в знойной мгле, подвижные пятна, которые впоследствии могли оказаться антилопами гну, зебрами, южноафриканскими антилопами, конгони, а то и львами, гиенами, гепардами или любым другим животным из многочисленных видов, обитающих в этих просторах. Но пока главной "дичыо" оставался человек. Его силуэт нельзя было спутать ни с каким другим, несмотря на жаркие потоки воздуха. Заметив его, Мюррей Уотсон, имевший титул почетного инспектора, пускался в погоню, ибо пеший человек в парке мог быть только браконьером.

Следы их деятельности виднелись всюду. Я научился находить тела убитых животных, наблюдая за грифами, но не по кругам, которые они описывают в небе, - птицы кружат лишь там, где есть восходящие потоки горячего воздуха. Следовало засечь место, куда падает гриф, и немедленно искать в этом направлении останки добычи. Часто в шкуре торчала стрела с наконечником, обмазанным ядом акокантеры. Пешие браконьеры, охотившиеся примитивным оружием, могли унести лишь часть добычи. Постоянные наблюдения за браконьерами способствовали уменьшению потерь, но угроза браконьерства никогда не ослабевала.

Основные убежища браконьеров находились в северной части парка, и мы направились туда. Действуя на основе полученной информации, мы прочесали равнину и нашли стоянки, брошенные, судя по углям, два дня назад. Рано утром все трое, Майлс, Мюррей и я, отправились в район, где не бывал даже Майлс. По пути мы поджигали траву. Паше продвижение отмечали столбы дыма. Майлс утверждал, что вместе с травой мы уничтожаем множество клещей и прочих паразитов, которые донимают зверей. Через неделю выжженная земля покрывалась зеленым пушком, и там сразу же собиралось множество животных.

Меня волновала мысль, что, быть может, сейчас придется помериться силами с браконьерами. Мы знали, что они чувствуют себя вольготно в этом районе, где их еще никто не тревожил. Мюррей, законченный индивидуалист, двинулся в одиночку, а я остался с Майлсом, надеясь, что общение с этим уважаемым и многоопытным егерем поможет мне быстрее освоиться в зарослях кустарника. (Он вовсе не был стар, хотя в моих глазах тогда выглядел именно таковым.)

Мы взобрались на холм, осмотрелись: никаких следов человеческого присутствия. На одном из отрогов сохранилась громадная плоская скала, опирающаяся на массивную плиту. То была превосходная естественная площадка, с которой просматривалось все вокруг. Там мы обнаружили пучки сухой травы и угли, оставленные, по-видимому, вандеробо - охотниками на слонов. Майлс сказал, что эти люди - обычные охотники, занятые поиском пропитания; они практически не влияют на окружающую среду и численность животных. Иное дело вакуриа, которые передвигаются большими группами, начисто опустошают какой-либо район, используя ловушки из стальной проволоки, затем вялят мясо на солнце и продают его. Вакуриа превратили охоту в коммерческое предприятие.

Мы сидели на площадке, обозревая бесконечные просторы саванны. Девственный пейзаж навевал удивительное ощущение безмятежности и спокойствия. Вдруг мне послышалось какое-то бормотание. Я был готов поклясться, что различаю голоса, и сказал об этом Майлсу, но тот ничего не слышал. Голоса послышались вновь. Я убедил Майлса послать смотрителя и носильщика на разведку в лес, лежавший под нами по другую сторону холма. Они наткнулись на извилистую тропинку, петлявшую среди деревьев, но не могли определить, кто ее проложил - животные или люди.

Едва смотритель скрылся в лесу, я вновь совершенно отчетливо услышал голоса.

- Майлс, это явно люди, - сказал я и бросился вслед за ушедшими. Мы углубились в лес. Вскоре тропинка расширилась и превратилась в протоптанную тропу. Голоса становились все громче, а лес все больше и больше походил на бойню: повсюду белели кости животных, часть костей была раздроблена - из них извлекли костный мозг.

Теперь мы двигались с особой осторожностью. Судя по гомону, впереди было много людей. И действительно, едва тропа свернула, мы очутились перед бомой (загородкой) из колючек, окружавшей лагерь. Человек тридцать отдыхали под соломенными навесами - курили, спали, переговаривались. Их копья, луки, стрелы были свалены под деревьями. На деревянных козлах вялились широкие полосы мяса, а в траве за оградой виднелись еще большие куски мяса: в лагере места не хватало.

Все наше оружие - одна винтовка да ракетница с тремя осветительными ракетами. Признаюсь, я не испытывал особого восторга от встречи со столь превосходящими силами противника. Однако не успел я сказать, что хорошо бы дождаться подкрепления, как смотритель (здоровенный парень с усами, похожими на велосипедный руль) сделал мне знак следовать за ним и бросился прямо в центр лагеря. Что тут началось! Несясь по пятам за смотрителем, я попал в водоворот; браконьеры прыгали через бому во все стороны. Я схватил одного за шею, и мы вместе рухнули на колючую изгородь.

Пленник завопил:

- Мими хапана пига Ньяма, Бвана (Я не убивал дичь, господин).

Я велел ему замолчать. В тот же миг над головой у меня пролетел еще один браконьер.

- Стой! - заорал я.

Куда там. Я выстрелил из ракетницы, ракета описала дугу и подожгла траву метрах в двадцати перед удиравшим злоумышленником. Подавив желание захватить еще одного браконьера, я поднял пленника, отвел его в наш лагерь и бросился назад, но лес уже был пуст и безмолвен.

Вскоре появился Майлс, он очень расстроился, что не смог принять участия в атаке. Огонь, зажженный моей ракетой, быстро приближался к боме. Следовало поскорее собрать все ловушки, копья, симе, луки и колчаны с отравленными стрелами, брошенные хозяевами после первого выстрела. Оружие нельзя было оставлять: им могли воспользоваться другие браконьеры. Наконец появился и Мюррей Уотсон. Его огорчение было еще большим, хотя ему и удалось поймать одного беглеца. Едва мы успели вынести последние мешки с вяленым мясом, как бома вспыхнула и превратилась в огненную стену.

Какой богатый событиями день! Я почти не стыдился охоты на человека, ибо она удовлетворила мой первобытный охотничий инстинкт - защищать свою территорию. Но вечером, по возвращении в лагерь на реке Мара, когда я разглядел пленников, их потухшие, несчастные глаза и следы "столкновения" со смотрителями, меня охватили угрызения совести. Особенно они усилились после слов Майлса, что им дадут по пять месяцев тюрьмы: независимая Танзания безжалостно расправлялась с нарушителями законов и расхитителями народных богатств. Конечно, было поздно что-то менять в их судьбе, а кроме того, справедливость наказания не вызывала сомнений, ибо фауна нуждалась в действенной охране. Не мог я осуждать и смотрителей, не очень нежно обращавшихся с браконьерами. Однако в душу мою запало сомнение, является ли сегодняшнее мероприятие лучшим средством борьбы с браконьерами. Да, мы имели дело с бандой, которая охотилась незаконно и преследовала корыстные интересы. Но, живя по соседству с парками, эти люди могли превратиться после подобного инцидента в наших непримиримых врагов. Хорошо ли это?

Приключения, пережитые за два месяца в Серенгети, так завладели моим воображением, что я мечтал лишь об одном - войти в здешнюю элиту исследователей. Казалось невероятным, что до сих пор никто не проводил серьезных работ по изучению поведения и экологии основных видов крупных животных. Я решил по окончании учебы в Оксфорде выбрать себе для изучения какое-то животное, а поскольку еще никто не изучал львов в их естественной среде обитания, выбор напрашивался сам собой. Пока же я читал все, что имелось по технике радиослежения, и мечтал применить этот метод ко львам.